Войдя в квартиру, он кинулся к окну, не зажигая свет. Фигура на скамейке сидела как приклеенная. Слава победно хохотнул. Появилось такое чувство, будто старая, напугавшая до бессонницы глава наконец дочитана, и новая, непредсказуемая манит интригующим вступлением. Он подошёл под лампу и дёрнул шнурок — та зажглась. Сию, должно быть, стильную, но бестолковую лампу ему подарили на 23 февраля коллеги. Шнурок включателя свисал из её центра как хвост Иа, и чтобы зажечь свет, надо было пилить в темноте до середины кухни, оббивая ноги об оставленные посередь комнаты табуретки. Слава прошёлся вальяжно перед окном, оглядел подоконник с одиноким горшком, полил задремавшую в ожидании зимы глоксинию. Зашуровал по навесным шкафчикам — тянул руки то за чаем, то за сахарницей, то за пастилой. Он мельтешил по квартире, даже на балкон выскакивал якобы в поисках чего-то, но минут через десять утомился фигурять по «сцене» впустую. Патрикеев напоминал старого кота в засаде — вроде собирался мышь поймать, да заснул в процессе. Слава сел на кухонную табуретку, откинулся спиной на стену, раскачиваясь на ножках. Взгляд устремился на покачивающийся шнурок от лампы…
Каждый человек должен хоть раз в жизни родить мудацкую идею. Родить и воплотить. Замечено, что при реализации говноидей вся вселенная помогает идиоту. Удавка из магазинчика приколов была найдена за 4 секунды — меньше чем уходит на ежедневные поиски солонки, например. Слава, дрожа от пакостного предвкушения и азарта, встал под лампой и завозился с бутафорской удавкой. Та была прям как из пиратских фильмов, из толстой кручёной верёвки, с большой петлей для его тупой башки. Он то задирал голову к лампе, указывая взором откуда будет укоризненно свисать, то растягивал удавку, видимо, подгоняя под могучую шею. Закончив с этой мизансценой, подтащил ногой табурет и поднялся на него как на эшафот, с прямой спиной и взглядом вдаль. Вдали, однако, наблюдалась опустевшая скамейка…
Слава так офигел, что даже упёр руки с удавкой в боки. Он тут для кого вообще старается? Что, замёрз и не мог досидеть до конца? Или пошёл отлить в кусты перед кульминацией? В следующую секунду Слава чуть не свалился с табурета, ибо дверь прогнулась под богатырскими ударами из коридора. Одновременно с грохотом послышался дикий вопль, и Слава с нервяка дёрнул выключатель на лампе. Стоя в кромешной тьме, он слушал крики за дверью, зажав рот ладонью, чтобы не заржать. Значит, Патрикеев помчался вырывать его из рук смерти, не дожидаясь развязки. Из-за двери шёл срывающийся на вой речитатив.
— Славочка, открой дверь!!! Слава, прости!!! Умоляю тебя, умоляю… Слава!!!
С каждым отчаянным криком Славу отпускало, словно ему вкалывали опиат. Миша так искренне, так отчаянно страдал, что казалось оставил Славу далеко позади с его несерьёзной хандрой в этом эмоциональном марафоне. К его стыду, Мишины стенания были приятны до каких-то садистских эротических волнений по всему телу. Слава проскакал в коридор, прижался к двери, чувствуя вибрацию от ударов, глотая каждый вскрик, как уверовавший грешник молитву. Ему показалось, что он может стоять так вечно, но к Мишиному ору присоединился голос соседки бабы Раи — та вылезла в холл и кудахтала рядом с бьющимся в истерике Патрикеевым. Тут весь эротизм схлынул, и Слава, ударив себя по лбу ладонью за то, что поднял такой переполох в подъезде, резко открыл дверь.
Миша пронёсся целеустремлённым вепрем полкоридора, пройдясь по свалившемуся навзничь висельнику всеми копытами. Но даже боль от падения и пинков не смогла заставить Славу перестать ржать. Он перевернулся на бок, поджал колени к груди и закатывался, как ясно солнышко. Свет из коридора подсвечивал возникшую в дверном проёме бабу Раю со спины, как Деву Марию, и это просто добило Славу — его заколотило от смеха. Патрикеев перешагнул лежачего, скомканно извинился и закрыл перед бабой Раей дверь. Темнота и внезапная тишина окутала их очень резко. Слава выдохнул, будто после стометровки и попытался подняться на ноги. Миша был где-то рядом в темноте, но выдерживал свою фирменную паузу. Слава на ощупь щёлкнул выключателем, и коридор осветило тусклое бра.
Патрикеев, казалось, не мигал. Он соскрёб взглядом со Славиного лица шкуру, затем медленно опустил глаза на удавку в его руке и снова вернулся к лицу. Волкову стало уже не так смешно. Он скосил глаза куда-то на свои тапки, шкодливо завёл за спину руку с реквизитом для самоубийц-симулянтов. Кхекнул пару раз, прочищая осипшее от смеха горло. Конечно, выкаблучиваясь перед сидящим где-то внизу Патрикеевым, он не планировал с ним объясняться нос к носу. Миша давил его к полу своим молчанием и взглядом исподлобья. Слава физически ощутил нервный тремор по всему телу от пяток до макушки. Стыд за свою уебанскую проказу перевесил всю злость на Патрикеева, и хотелось стряхнуть с себя это срамное ощущение жалкого провала. Слава не нашёл ничего умнее, кроме как рявкнуть на затаившегося Патрикеева.
— 2:1, сука.
Он не успел и глазом моргнуть, а Миша уже подлетел и шваркнул его спиной о стену, сорвавшись с места как пуля. Слава на пару секунд перестал дышать от такого удара, помотал головой, вытряхивая звон из ушей. Патрикеев распетушился, наступал, держа Славу за грудки обеими руками, даже как будто увеличился в своих тощих размерах. В такой близи смотрелось это весьма забавно, ибо Слава был выше почти на голову. Но он хорошо помнил, какой у Миши хук правой.
— Бокс? — зачем-то спросил он, словно это сейчас было важным.
— Тайский, — ледяным голосом доложил Патрикеев, приближая своё лицо всё ближе и ближе к Славиному.
Эти блядские виноградные глаза просто гипнотизировали. Если бы Миша ещё не двигался, не наступал, Слава бы взял себя в руки. Но растерянность накрывала с каждым миллиметром, что чужие губы приближались к его губам. Сейчас было уже поздно выкрикивать всякие «Э, ты чё?!» — Патрикеев уже не раз давал понять собственно «чё». Слава малодушно согнул колени и начал стекать по стене вниз, продолжая пялиться в желто-зелёный омут. Он понимал, что никакой это не «2:1», а очередное разгромное поражение. В последней попытке отыграться хотя бы словесно, Слава вяло отбрехался:
— Отвали от меня, грёбаное секс-меньшинство.
— Слушай-ка ты, секс-большевик!.. — гаркнул тот в ответ, и Слава закрыл глаза, ожидая пинка под рёбра.
Он уже полностью съехал на пол, когда его лицо дёрнули за подбородок вверх. Патрикеев… наверное, поцеловал его. То есть, если бы мужчины вообще целовались друг с другом — то это был как раз тот самый мужской поцелуй. Да только в голове это как-то не складывалось. Вот Патрикеев, вот его губы на Славиных губах, вот он вставил в его рот свой язык, вот вынул. Засосал нижнюю губу, сжимая ладонью Славин подбородок. Волков сидел на жопе, глядел вперёд не мигая, приоткрыв рот, словно кукла чревовещателя. Ему казалось, крикни он сейчас или затей потасовку, то поцелуи и всё то, что сейчас выделывает Миша, станет реальностью, произошедшим. Словно если не прерывать сего действа, то всё это само собой исчезнет, развеется…
Но не на шутку разошедшийся Патрикеев развеиваться и не думал. Жадно и настырно, сдвинув брови, он хватал руками и тыкался своей мордой, словно беспардонный пёс. Слава откинулся затылком на стену, рассматривал очумело то длинные ресницы, то родинку на мелькавшем подбородке. Всё было так близко, как в бинокле. Миша деловито оседлал его бёдра, умостился поудобнее, не заботясь о согласии второй стороны. Славе казалось, что он больше не он, что кто-то другой сейчас замер у стены его прихожей, слушая чужое дыхание и ритмичное тиканье часов над своей головой, пробуя на вкус чужие губы.
Но от Миши было хорошо. Просто хорошо и всё. То ли трогал он как-то правильно, то ли пах — почему-то приятное оцепенение не давало Славе в ужасе подорваться и броситься с балкона немедленно. Где у Славы был тот рубильник, которым отключились все его настройки, инстинкты, заложенные понятия и правила?.. От этой беспомощности он чувствовал себя наркоманом, добровольно подыхающим от смертельной дозы убойной дряни. Миша шлёпнулся в него, как Архимед в ванну, и вытолкнул собой всё прошлое и настоящее. Будто у Славы в жизни теперь остался только Миша и эти тикающие часы над головой. Чужая рука ужом проскользила между ними вниз, аккурат к Славиным яйцам, и он сам вздрогнул от своего неожиданного «Уйди, блядь!»
Патрикеев сжался весь, медленно отстранился от Славы, сощурился нехорошо.
— Это ты кому?
Славе иррационально захотелось притянуть того обратно к себе, даже чёртовых поцелуев этих захотелось снова. С каждым сантиметром между ними становилось как-то противно и холодно. Поднять глаза на Мишино лицо смелости не хватало. Эти припозднившиеся выпады "против" были глупыми, трусливыми. Обоим было понятно, что не просто так Слава сидел тут в обнимку с Патрикеевым, подставляя морду под поцелуи. Но он даже на водной горке не катался — всегда тормозил руками и ногами, очень уж пугала скорость. И в этот раз натура взяла своё.
Миша поднялся с его бёдер как танцор, прямо с места, легко выпрямив ноги. Слава отстранённо подумал, что спорт – вещь полезная. Он смотрел на Мишины колени, слушал, как тот одёргивает куртку. И вдруг — ладони на Славином лице. Последний поцелуй всегда самый нервный и тоскливый. Патрикеев явно корил себя за этот финальный жест, Слава остро почувствовал, что тот тоже себя слабо контролирует. Он оторвался от Славиных губ и прошипев «Глаза б мои тебя не видели», вышел в дверь. Впервые в жизни собственная квартира показалась Волкову самым холодным местом на свете.
Глава III
Казалось, ночь прошла за пять минут, но длилась она добрых полгода. Славу растянуло как на горизонте событий. Лежа на кровати и разглядывая потолочный багет, он блуждал мыслями. Мысли утыкались в одни и те же углы. Для начала Слава не мог даже определиться со своим суверенным отношением к голубым вообще и к голубому Патрикееву в частности. И есть ли разница между Патрикеевым и голубым Патрикеевым. Сначала ему казалось, что Миша-то парень неплохой, но эта его гомосятина… Часам к пяти ему показалось, что и голубой Миша вполне недурён. Гонору конечно — ну уж какой уродился.
Но Миша Мишей, а что же с его поступками? Как можно жить себе нормальным и вдруг взять и завалиться с мужиком прямо в коридоре? Сидел ведь мышкой, глаза лупил, ресницы Мишины пересчитывал. Может, у него посттравматический синдром после того лагерного пересёра? Он же первый год только и жил ожиданием раскрытия и позора, хоть и не сделал ничего, но сама ситуация… Здесь Слава передёргивал плечами, вспоминая псевдопедофильные терзания. К восходу солнца маленький Патрикеев отделился от взрослого, и Славу осенило — то лето 91-го прошло навсегда. Они оба изменились. Теперь Миша его видимо хочет, но, наверное, ненавидит, и должно быть за что-то обижается, но это уже взрослый мужик, а не пионер в панамке.
Никаких решений он не принял, да и что здесь решать? Бегать за Патрикеевым или от него? Увольте, бога ради. Да и вообще: нет Патрикеева — нет проблемы. Что-то вот без этого рыжего террориста у Славы никаких эксцессов с мужиками не случалось — ни на пьянках, ни в банях, никогда. Значит, кто в этом виноват?..
Волков чуял, что все эти вялые игры с самим собой рано или поздно перестанут успокаивать и отвлекать. Но для осознания надо было созреть.
***
«Внешторгиздат» вернулся в «Технолог и я». Анисимов, похоже, напридумывал себе чего-то, косился на Славу с печальной благодарностью, сочувствуя каким-то мистическим Славиным «жертвам», на которые тот пошёл во имя их бизнеса. Слава пытался объяснить, что ничего такого он не делал, а Анисимов скорбно сводил брови и хлопал его по плечу. Молча. Идиот.
Первую неделю Слава обложился работой по самую макушку, и на мысли о всяких Патрикеевых не было ни одного свободного нейрона. Состояние было какое-то затюкано-предпростудное. Глаза щипали и слипались, голова потяжелела на пару кило, а секретарь пробасила из-за монитора «вы не заразный?». А Слава остановился и задумался — а какой он? Машина мыкалась по гололёдным пробкам, Слава перебирал прилагательные к себе самому, а Милен Фармер подленько так взялась накручивать нерв по радио своим «Пардонэ муа». В сознание серпантином поструились картинки — худая фигура в дверном проёме, неровная улыбка чуть влево, сдвинутые брови над бликующими медью глазами. Впервые за это время Слава вдруг задумался — а что Патрикеев мыслит на всю эту тему? Почему то нападает, то убегает? Простой приём поставить себя на место оппонента не работал — уж больно Миша был чудной, всё у него навыворот. Но почему-то без него было херовато.
Ближе к концу месяца Слава понял, что живёт ожиданием. По всей теперь очевидной логике, так просто всё это закончиться не могло, Патрикеев должен был сделать какой-то ход. Слава бежал с работы домой как на свидание, а потом из тёмного окна долго следил за пустой скамейкой. Пару раз закинул удочку Анисимову, но тот ничего про Мишу не знал. Или решил проявить кретинскую солидарность и не говорить о Славином «обидчике». На сайте Мишиной конторы никаких его контактов Слава не нашёл, хотя может оно и к лучшему — не удержался бы, взялся бы строчить нелепые email-ы или смс-ки.
Народ готовился к неожиданно прижившемуся в православной России Хеллоуину, а Славе было совсем не до праздников. Наверное, если бы дело касалось девушки, он решил бы что влюбился. По крайней мере признаки были один к одному: необъяснимо хотелось увидеть Патрикеева или хотя бы связаться, узнать о нём хоть что-нибудь. Смешно было говорить о человеке, которого встретил-то пару раз в сознательной жизни, что тебе его не хватает — но Патрикеева не хватало и днём, и ночью. Про ночи — отдельная тема. Через ужас и две бутылки пива была просмотрена гомопорнография. Сначала Слава решил, что жить теперь незачем, но ночью подсознание сказало «вай нот?». Почти во всех снах после того небесного "Хочу всё знать", Слава ебался как не в себя. В конце концов секс с Патрикеевым стал какой-то навязчивой фантазией. Он даже отчасти смог понять тех придурков, что приковывают партнёров дома к кровати, дабы не удрали. Мысль о том, что тонкий вздорный Патрикеев будет валяться по его коврам и одеялам, каждый раз доводила до эрекции. Привет, пубертат!
***
Месяц! Месяц тишины и тягучего ожидания, чтобы вот так за пять минут узнать, одеться и помчаться. Анисимов потащил Славу на посиделки в пивную нажраться на Хеллоуин. За столом восседала согнанная толпа разодетых во всякую чертовщину дамочек. Слава так и не понял, кого конкретно окучивал котоватый Анисимов, да и плевать. Пить не хотелось категорически, разговоры не клеились, девушки разочарованно отодвигались от угрюмого Славы, и вдруг одна из «ведьмочек» выдала:
— А наш младший Патрикеев Гарри Поттером вырядился сегодня! Ой, я на вас что-то вылила?
Девушка испуганно глядела на вытянувшуюся Славину морду, обдумывая, чем она могла его так впечатлить. Тот наконец отмер, покосился на Анисимова на другом конце стола и выдавил светскую улыбку.
— А вы значит секретарём у Патрикеевых? Ах, какие чудесные кадры прибрали конкуренты, губа не дура.
Дурёха себялюбиво поправила волосы, развернулась к Славе всем корпусом, приготовилась к дальнейшему дождю комплиментов. Тот автоматически изобразил все донжуанские ужимки, посверкал глазами и интимно уточнил:
— Так что там ваш Поттер? По офису носится в мантии?
И дамочка за здорово живёшь сдала начальника с потрохами:
— Нет, ему в офис костюм привезли, и он мерил, чтоб размер подошёл. А потом поехал с друзьями в «Три обезьяны» на Площадь Ильича. Ну такой, тематический.
И она многозначительно посмотрела исподлобья. Рассчитывала, видимо, загадочно, а получилось как-то по-коровьи. Слава улыбался как Гуинплен, нащупывая в кармане бумажник и соображая, где быстрей поймать машину. Анисимов сощурился, бровями посылая Славе сигналы «даже не думай», но тот уже поднялся из-за стола.
Теперь Слава знал смысл загадочного слова «тематический». Сидя в нише с диванчиками, он хмуро пялился на озабоченных мужиков, разодетых в пух-перо, приглядывающихся друг к другу как гаишники к водителям – чего бы поиметь. В пёстром искрящемся камуфляже было не разглядеть толком ни возраст, ни даже, в ряде случаев, пол. Слава водил глазами по толпе лоснящихся мускулов, обтянутых задниц, дерзких ирокезов и раздумывал об иронии. Вот тебе и чисто мужская компания. Бабы здесь вертелись бы как лиса у винограда. Сквозь агрессивный бит стала прорываться марсианская мелодия. Его величество Seal вырисовывал своего «Crazy», поразившего Славу в самое сердце в том самом 91-ом году. Он вскочил, вцепился глазами в редеющую толпу на танцполе. В центре зала худая фигура в чёрном раскачивалась в такт. «Кстати, о лисе и о винограде» — подумал Слава, подавшись вперёд.
Он действительно был в мантии. Волосы похожи на взъерошенный лисий хвост, на носу круглые очки. Патрикеев не выкаблучивался, не делал блядских па. Он водил плечами из стороны в сторону, словно его качало волной. Он дёргал носком ботинка в такт, чуть покачивая головой вверх-вниз. Иногда ребята так пританцовывали в транспорте в наушниках — ничего особенного. Но от него невозможно было оторвать глаз. Растворившись в слухе, он то водил руками впереди себя, то откидывал голову назад, словно разглядывая что-то в крутящемся диско-шаре на потолке.
Какой-то «Зорро», примерно Славиного возраста и комплекции, катил свои бубенцы к Патрикееву аж от самого бара, он его сразу заприметил. Подплясал вполне музыкально, пытаясь вписаться в Мишину композицию. На очередном движении они столкнулись руками и Патрикеев открыл глаза. Нет! Этот взгляд был только его «Сла-ава-а» взглядом! Ни на кого больше Патрикеев не имеет права так смотреть! Слава резко отпихнул чью-то лапу от своей задницы и шагнул на танцпол. Он резал пространство целеустремлённой акулой, практически клацая зубами. Вот выяснят они какого лешего между ними происходит – тогда и будет отжигать фламенки с Зоррами. Слава аккуратно, но настойчиво, отодвинул героя в маске, ловя Мишин взгляд. А тот вдруг остановился, нескладным движением стащил бесполезные очки, уставился на Славу как на смерть с бензопилой. Показалось, вот-вот даст стрекача, и Слава инстинктивно поднял обе руки, показывая какой он безопасный и доброжелательный технолог. Они стояли, как два суслика посередь танцпола, пока революционная некогда Unfinished Sympathy набирала громкость. Вокруг них задвигались десятки тел, разноцветные пятна света шарили по всему залу. Слава смотрел в заострившееся лицо с бордовым шрамом-молнией на лбу. Казалось, их крутит в лодке, или скорее весь мир крутится вокруг них в блестящем калейдоскопе. Слава впервые открыто, не стесняясь разглядывал Мишино лицо, стоя совсем близко. Он хмыкнул на вздыбленную чёлку, приподнял бровь на маленький гвоздик в ухе, облизался на твёрдо сжатые губы. Как легко сейчас Слава отбросил все свои понятия и представления в сторону. Все свои «положено» и «принято». Сейчас Патрикеев светился для Славы словно кольцо всевластия — протяни ладонь и присваивай. Он поднял руку, медленно провёл пальцами по Мишиной скуле. Никогда так не делал, вообще ненавидел все эти театральные жесты в стиле «Грязных танцев», но сейчас это казалось абсолютно уместным и даже необходимым. Патрикеев скосил глаза на пальцы, чуть отклонил голову как кот, которого пытается погладить незнакомец. Слава отдёрнул руку, сконфуженно заозирался. Рыжий «волшебник» сунул руки в карманы чёрных брюк, наглея мордой.
— Ты сказать чего пришёл, дядя? — надменно спросил «мальчик который выжил». — Так я слушаю.
Волков сузил глаза, разом повёлся на провокацию.
— Может, съездить куда-нибудь? — тут же спросил в обратку.
Патрикеев победно задрал треугольный подбородок, заломил бровь.
— Куда, например?
— В ебальник, — предложил Слава первое, что пришло в голову.
Патрикеев ахнул и тут же стал похож на куницу — глазки бусинки, морда хищная, даже показалось уши встали торчком. Слава подумал «только не слева», и получил тычок справа. Ну почти как заказывал…
В двигающейся толпе никто не разглядывал, что там мужики делают руками. Слава в такт увернулся от следующего удара, крутанулся на месте, уходя от острого локтя. Он пытался поймать Мишу за руки, прижать их к его доходяжному туловищу, но тот щеперился своими лапами, как кенгуру. Задравшись огребать, Слава со злости закулил дебошира в его же мантию и заржал. Тот выглядел как распсиховавшаяся летучая мышь, запутавшаяся в собственных крыльях. Патрикеев пылал взглядом пару секунд, а потом вдруг его губы поползли скобками вниз и глаза заблестели.
— Сколько можно уже?!
Слава тут же отдёрнул руки, отступил насколько позволяла толпа. Он что, плачет, что ли?
— Миш, ты чего?
Клуб, музыка, люди рядом моментом пропали, Слава видел только расстроенного, поникшего Патрикеева, нервно одёргивающего мантию, пытающегося прорваться сквозь танцующих прочь. Слава держал его в фокусе, лавируя между дракулами и зомби. Патрикеев уже нёсся к выходу, развевая мантией как Дарт Вейдер.
Первое ноября поприветствовало вылетевшего из клуба Славу плюсом и дождём. Под холодными каплями тут же потяжелела тонкая кожаная куртка. Патрикеев завернул за угол, полоща чёрным хвостищем. Слава кинулся следом.
Миша стоял, привалившись спиной к кирпичной стене, переводил дух. Проулок был совсем глухим, дождь барабанил по закрытым мусорным контейнерам. Похоже, он не ожидал, что Слава его догонит. Выпрямился, развернулся к преследователю лицом, набычился. Слава всплеснул руками.
— Ну чего ты? Я же к тебе приехал…
Патрикеев убрал с лица намокшую чёлку, как-то по-детски потёр глаза, и выкрикнул:
— Чтоб ты провалился!
Да что за хронический остракизм такой. Хоть с транквилизатором за ним ходи!
— Ну что я тебе сделал-то?
Судя по тому, как Патрикеев приосанился — готовился к зачтению списка Славиных грехов. Мысленно перекрестившись, Слава смирился с тем, что куртка с ботинками на выброс — мракоборец настроился надолго.
— Ты помнишь, что ты мне в лагере устроил? — огорошил Славу подмокший прокурор.
— Я?!. Тебе?!.
В отвалившуюся в ахуе челюсть начала заливаться дождевая вода. Слава разыграл пантомиму «шеф, всё пропало», схватился за голову, затем затряс руками перед собой – всё в полном молчании.
— А кто за мной бегал-то по всему лагерю? Владимир Ильич?
И пока Слава тыкал в себя пальцем, уточняя, Патрикеев агрессивно продолжил:
— Я ж думал, я любовь свою нашёл! Ходил за мной как привязанный, с маргаритками своими, красками, стенгазетами. Смотрел на меня как в романах, смущался, заикался. Да я порхал! Как вспомню… Даже два стиха написал, аж стыдно. Ты зачем всё это делал со мной, а? Чтобы потом, когда я к тебе пришёл, оттолкнуть как жабу? Собрать манатки и бросить там щенком ненужным? Да у меня же весь мир перевернулся тогда! Я себе перестал верить, всё вспоминал, перебирал, что же понял не так, где ошибся. На людей волком смотрел, даже когда они ко мне откровенно клеились — не верил. Думал, вдруг опять я себе нафантазировал…
Слава зажал рот ладонью, вспоминая. Так вот как он это видел. Всю его заботу, внимание он принял за… влюблённость? И финал полностью выбил его из себя, заставив сомневаться во всех вокруг?
— Но я даже представить себе не мог, что ты так это видишь!
— А как мне это было видеть? Ходил вокруг меня кругами, а потом взял и… Ты бросил меня там!
Последнее «бросил» Миша прокричал так отчаянно, будто Слава вот только вчера его бросил, а он до сих пор летит.
— Да ты послушай себя-то! — наконец Волков скинул оцепенение от всей это психоёбли и заорал, перекрикивая барабанящие по алюминиевым трубам капли. — Ты представь себя — вот сейчас — с ребёнком в кровати! Ну давай, давай! Ты — взрослый мужик, а у тебя в кровати ре-бё-нок! Представил? Да ты чуть под статью меня не подвёл со стихами своими! Я приглядывал за тобой, потому что волновался. Ты же вообще был ку-ку… — и Слава некультурно покрутил пальцем у виска. — Неужели бы ты воспользовался подростком, за которого несёшь ответственность? Ты мозги-то включи!
Миша отпрянул, словно хотел рассмотреть Славу издалека, как слона целиком. Сдвинул брови недоверчиво, зашевелил губами, проговаривая для себя что-то. Слава тяжело дышал, глядя на стекающий по лбу тёмными каплями шрам в свете оранжевого фонаря. Патрикеев замотал головой, словно нашёл пробел в логике и вот сейчас его предъявит.
— А тогда, в «Пекине»? Зачем ты меня так? Отомстить за лагерь?..
— Да у тебя паранойя, что ли? Я знать не знал, что там будешь ты. Я пришёл надрать задницу гондону, который у меня клиентов увёл.
Патрикеев был не готов расставаться с обвиняющим тоном. Он выискивал, чем бы прижать уверовавшего в свою правду Славу. Нарывался, в общем.
— А в пиццерии кто начал херню гнать про то, что вы с папой меня лечить собираетесь?
— Да какие «мы с папой»? — воззвал к небесам Слава, прося сил. — Я тебе и без папы скажу, что эти твои «самострелы» в людных местах — это не от большого здоровья!
Даже при минимальном освещении было видно, как покраснел Миша. Он опустил голову, словно выставив рога. Слава вдруг понял, что в такой обиде и ярости тот не станет больше вести осмысленный диалог. Так оно и случилось.
Патрикеев кинулся из проулка, отталкивая Славу с пути. Тот развернулся, попытался схватить бегуна, но в руках осталась одна тяжёлая мокрая мантия. Почему-то Славе было очень важно поймать его, не дать убежать, но он замешкался на секунду, не зная куда деть треклятую мантию. И в этот момент Миша сдавленно вскрикнул и свалился на землю, как подстреленный. Слава кинулся к нему, попытался скорее поднять, запричитал.
— Ты чего свалился, а? А ну, давай, подымайся.
Миша скривился, сжал челюсти, замычал, потянулся к левой ноге.
— Да ладно… — не поверил Слава. — Ты серьёзно? У тебя что, опять судорога?
Патрикеев оттолкнул его больше для виду, чем всерьёз. Заныл жалобно.
— Сла-ава-а…
И Волков включился, как старый робот. Он вздёрнул Патрикеева с асфальта, перекинул его руку себе через шею сзади и быстро поволок к проезжей части. Куривший рядом с машиной бомбила шустро распахнул заднюю дверцу старой иномарки. Слава запихнул инвалида на сиденье, сел рядом и назвал свой адрес. Гадёныш пытался шипеть змеёй что-то про «ноги моей у тебя не будет». На это Слава заявил, что та нога временно недееспособна, потому что отдельным змееустам охота была под дождём мёрзнуть. Несмотря на профуканный, как выяснилось, где-то в клубе сотовый, Миша самонадеянно угрожал позвонить и кого-то ниспослать, продолжая стенать. Решив перейти к конструктиву, Слава схватил нос его пижонского ботинка и аккуратно потянул «на себя». Вояка ожидаемо заткнулся, выпучил глаза, несколько раз врезал кулаком Славе в плечо весьма ощутимо. Водитель напряжённо прислушивался к возне за спиной, по-деловому предложил вояж до травмпункта. Слава закинул себе на колено недужную ногу, взялся упоённо месить как пекарь тесто. Несмотря на выёбывающуюся немощь рядом, на Славу накатило умиротворение. Дождь шмалял по лобовому стеклу, в салоне пахло почему-то сладким кофе. Он смотрел на расплывающиеся кляксы дорожных фонарей, поглаживая ногу в промокшей насквозь брючине. Патрикеев хлюпал носом, водитель рулил уже по Академика Миллионщикова, а Слава готовился пресечь любую акцию неповиновения на корню. Когда машина затормозила рядом с родным седьмым домом, он одной рукой выпихал Патрикеева на улицу, а второй сунул водиле деньги.
В подъездных дверях Миша возвестил, что вызовет водителя с домашнего телефона, только ему надо переодеться в сухое. Слава послушно кивал, настойчиво подталкивая гостя к лифтам. В квартире тот совсем притих, стянул ботинки и сразу устремился в ванную. Слава громко «вызвал» такси в выключенную трубку, прохаживаясь мимо плотно закрытой двери, за которой, как он был уверен, подслушивал Патрикеев. Когда зашумел душ, Слава пританцовывая пошёл рыться в шкафу. Нашёл черную майку со свободным растянутым воротом и спортивные штаны. Натянув на себя домашние портки и футболку, он подкрался к ванной, заглянул внутрь. Струи били по дымчатой занавеске, неясная фигура за ней крутилась и фыркала. Слава потянул вон из комнаты мокрый ком одежды, сваленный на полу, улыбаясь от уха до уха. Бросил на стиралку большое махровое полотенце. Шкодливо потёр руки, предвкушая как Патрикеев будет возбухать, когда поймёт, что остался без одежды. Стоя за дверью, слушал как выключился душ, отдёрнулась занавеска, и сразу крик:
— Ты дурак совсем?
Слава проржался в кулак и, нагнав серьёза в голос, пробасил:
— Несу одежду тебе, — и аккуратно приоткрыл дверь.
Патрикеев уже стоял мокрыми ногами на коврике голый и блестящий, спиной к двери, тёр волосы полотенцем. Пар потянулся прочь из ванной, у Славы словно прояснилось в глазах и вдруг похолодело в желудке. Слишком много голого Патрикеева, вот что. Слава тихо отступил в коридор, стараясь быстро закрыть дверь, но Миша оглянулся, видимо почувствовав холод. Кинуться наутёк сейчас было бы совсем уж позорно, и Слава просто замер. А бесстыжий Патрикеев развернулся к нему и сделав пару шагов, спокойно забрал из его рук сухую одежду. Слава продолжал стоять столбом, стараясь не опускаться взглядом ниже Мишиного подбородка.
— Да? — услышал он практически в ухо. Тёплый Патрикеев подался вперёд и шептал ему куда-то в висок. — Опять в кусты, как до дела доходит?
Слава понял, что тот прав, что видит его панику и трусость. Наглые виноградины глядели прямо в самую Славину сердцевину, не таясь. И тут подумалось: а был ли Миша так уж против этих спонтанных гостей, оголений этих с незапертой дверью. Или он использовал древнюю, но примитивную схему «пока кошка сидит — собака вялая»? А не разыграл ли этот рыжий кот безмозглого кабыздоха? Патрикеев отступил немного, развернулся спиной к Славе, будто потерял к нему интерес, и стал с особой тщательностью вытирать руки и грудь. А вот спиной — это он зря.
Слава никогда не догадывался как сладко вцепиться зубами в жёсткую холку — он никого не грыз до этой ночи. Тёплая влажная кожа во рту — хотелось даже немного порычать от удовольствия. Руками он уже обхватил Патрикеева за грудь, завозил ладонями по животу. Встало моментом, и Слава беспардонно потёрся хером о голую задницу сквозь штаны. Миша развернулся к нему лицом, обнял за шею, подтянулся и сразу засосал без всяких реверансов. Тело переключилось в тактильный режим, Славе не хватало рук и губ, чтобы охватить сразу всё, что хотелось. Он будто пил Патрикеева большими глотками, бездумно, эгоистично. С другой стороны искрило такое же желание, горячий член упирался в бедро. Никаких дискуссий, никаких игр — только брать и давать брать другому. Шея ныла от болезненных укусов, губа слева пульсировала горячим, от чужой щетины чесался подбородок.
Ничего кайфовее в своей жизни Слава не испытывал. Было даже всё равно — секс, не секс — главное, что рядом, что близко. Член лёг в чужую ладонь, напрягся до боли, когда его задёргали остервенело. Слава стонал позорно, по-животному и не собирался затыкаться. Он схватился за косяк, чтобы не свалиться — ноги не слушались. Он ритмично подавался бёдрами вперёд, а язык запихнул так глубоко Патрикееву в рот, что тот закашлялся. Рука исчезла, когда до финала оставалось пара секунд. Слава навёл резкость, пытаясь поймать уворачивающееся тело и вернуть туда, где было так хорошо. Патрикеев, оказывается, снова повернулся к нему спиной и немного наклонился, упираясь прямыми руками в бортик ванны. Слава осознал смысл фразы «хотеть до ужаса» — он и хотел и ужасался. Положил руки на Мишины бёдра, подтянул к себе и замер.
— Я… Я не знаю… А как?..
Патрикеев оглянулся через плечо, пару секунд пялился, видимо оценивая перспективы и вдруг резко крутанулся. Тут же уселся на бортик, а Славу дёрнул за руку вниз. Тот по инерции согнулся, и его голову тут же притянули к стоящему стоймя члену.
— Ну давай же, Сла-ава-а… — просипел Патрикеев, и Слава дал.
Не примеряясь, не устраиваясь поудобнее, он просто бухнулся на колени, открыл рот и заглотил. Солоно, скользко, твёрдо. Он двигал головой, наверное бестолково, нескладно, слушая душераздирающие постанывая в такт своим движениям. Он сжал свой член, чтобы челюсти не свело от напряжения. В виске билась вена, пульс отдавал куда-то в затылок. Патрикеев взвыл кончая, грубо оттолкнул Славино лицо ладонью, но капли успели попасть на нижнюю губу, на шею. Слава поднялся с колен, навис над Мишей, задёргал рукой по своему члену, глядя на широко открывающийся рот. Миша вытянул язык, касаясь шершавым уздечки, смотрел пьяно, расслабленно. Струи полетели точно на язык, выбеляя красное. Слава схватился одной рукой за перекладину для занавески, чтоб не грохнуться на пол. Патрикеев сомкнул губы вокруг члена, растягивая кайф. Славино тело просто коротило от этого рта. Миша поднял на него глаза, оглядел позу, и облизнувшись, выдал:
— Ты как пассажир-маньяк в метро.
Слава заржал и перекинул ногу через бортик в ванну, включая душ.
Эпилог
Позже Патрикеев назовёт их первую ночь «смерть пидарасам». Они уронили торшер, сломав деревянную ножку, диван заело и он не раскладывался. Нормальной смазки не было, а от лосьона для тела Миша начал чесаться, как макака. Слава тут же проклял себя за бестолковость и хотел уже бежать к бабе Рае за супрастином, но был остановлен строгим окриком и приказом «вернуться в койку». Кончая как подростки от возни под одеялом, так и не дойдя до ортодоксального секса, они решили подремать «полчасика» и проснулись глубоко за полдень.
Перед тем как уснуть, Миша выслушал пару сомнительных комплиментов насчёт своей «наглой рыжей морды», и оправдал собственную лучезарность «пионером – всем ребятам примером». А Слава вдруг подумал, что может тем летом у бестолкового Лукича всё и кончилось, а у них с Патрикеевым всё только началось. Он навалился на притихшего «пионера», и прошептал в тёплое ухо знаменитый девиз:
— Будь…
На окончание призыва Славу не хватило. Он улетал к чему-то солнечному и родному, когда его догнало тихое:
— Всегда…